Фото: Михаил Польский |
Родился в 1934 г. в Киеве. Жил в Украине, Сибири, Москве, с 1991 г. в Израиле (Иерусалим). Ушел из жизни в 2014 г.
Автор книг «Внимание, евреи!» (1990), «Черновой вариант» (1994), «Посреди войны. Посвящения» (1998), «Холокост. Антология» (2003), «У черного моря» (2004), «Преображения еврея» (2013), «Шоа. Ядовитая триада» (2014).
Рафаил Нудельман |
Светлой памяти |
Я был у него в больнице в субботу днем. Впервые за двенадцать суток – после нескольких дней в палате интенсивной терапии, под искусственным дыханием, а затем после трахеотомии, - он произнес вслух, не одними губами, несколько внятных слов, поднял руку, соглашаясь с чем-то услышанным, улыбнулся сказанному, попытался что-то написать на подставленном экране и даже, под конец, поднялся с постели и посидел несколько минут в кресле. Потом все-таки попросил уложить его снова – устал. Очень чувствовалось, особенно после всех этих страшных дней, что он идет на поправку, что он еще раз ушел от смерти.
А в половине третьего ночи с субботы на воскресенье он умер. Сердце остановилось и на этот раз уже не ответило попыткам вернуть себя к жизни. Оно было истрепанное, это сердце, – три инфаркта, кардиолог давно сказал его жене, что каждый день, который он живет, - это чудо. А ведь у него был еще тяжелейший диабет, почечная недостаточность и опухоль гипофиза – к счастью, доброкачественная. Человек с таким списком недугов обычно выглядит, как полутруп, во всяком случае двигается едва-едва, от постели к креслу и обратно в постель, бережно лелея себя, болезного, тяжелого, противного самому себе. Анатолий Кардаш работал за компьютером до третьего часа утра, вставал в девять и, позавтракав, мчался по очередным делам. Раз в неделю у него была лекция по истории антисемитизма для молодых еврейских учителей из России и Украины, в кибуце под Ашкелоном, почти три часа езды автобусом из Иерусалима, три часа туда, три часа обратно, три на лекцию и возбужденные вопросы слушателей, домой возвращался в темноте. Почти каждую неделю у него была какая-нибудь еще лекция в каком-нибудь городе страны или экскурсия с кем-нибудь заинтересованным по музею Яд-Вашем. И почти каждый день у него висели на телефоне люди из России, Белоруссии, Украины, с которыми он организовывал ежегодные две-три поездки - от Музея Катастрофы в Вашингтоне – по сбору показаний очевидцев Катастрофы. Организовать такую поездку значит – продумать маршрут, связаться с людьми во всех точках по этому маршруту и подготовить очевидцев к встрече, говорить с ними самими или с их родственниками, утрясать сроки и условия, заказать гостиницы по всем этапам маршрута и продумывать еще десятки других мелочей – полномасштабная работа для нескольких человек, но он делал ее один, несмотря на все свои болезни. И не только готовил – сам каждый год два, а то и три раза ездил во все эти Украины-Белоруссии, в самые глухие углы, где, случись еще один инфаркт, и скорой помощи-то не дождешься – раньше околеешь.
А ведь были еще презентации новых его книг, и участие в разных семинарах, и вечера в «Иерусалимском журнале», и просто концерты, потому что с музыкой, как и с книгами, он не расставался (даже ночью, кода работал, в наушниках звучал какой-нибудь Моцарт). Многовато для одного, не правда ль? А ведь всегда оставался улыбчив, доброжелателен, щедр на помощь, отзывчив на просьбы, заинтересован в ближнем, пылок в спорах, жаден на узнавание … Что сказать – жил так полно и так бесстрашно, как не живут многие вполне здоровые люди.
Я впервые встретил его в далеком Владимире, куда он приезжал навестить свою сестру. Это был веселый и необыкновенно интересный рассказчик – слушать его байки о харьковском заводе, где он тогда работал инженером, было чистое наслажденье и сплошной хохот. Потом у нас сложилась группа друзей, и как-то летом мы отправились в пеший поход по просторам страны чудесной, и тогда впервые выяснилось, что он замечательный организатор, за что ему единодушно было присвоено звание «Командор». Под таким именем он и прошагал с нами следующие полжизни, до самой своей недавней смерти: «Командор сказал...», «Командор звонил…», «У Командора опять сердце…» И только потом я узнал, что этот веселый, легкий человек уже однажды ушел от верной смерти – у него была меланома, но он – редчайший случай – выжил и встал на ноги. И как встал! Мы с ним прошли потом еще два больших долгих похода, всё по храмам и городам древней Руси, от Суздаля через Псков до Бесова мыса, что на затерянном, почти безлюдном восточном берегу Онежского озера. Мы все тогда немного бредили русской стариной.
А потом перестали. У меня это случилось, когда однажды, ведя экскурсию, я произнес: «Наш царь Петр…» - и вдруг понял: не «наш», не мой это царь – чужой. У Командора это случилось позже – когда он, уже из Москвы, поехал в Польшу и побывал на месте бывшего Варшавского гетто. Та поездка его буквально перевернула и перевернула всю его жизнь. Отныне и до конца эта его жизнь была посвящена памяти Катастрофы. Отныне и навсегда, что бы он ни делал: читал ли лекции, писал ли книги, работал ли в Яд-Вашем, ездил ли по бывшему Союзу, изучал ли историю антисемитизма – все это пестрое разнообразие дел вращалось вокруг одной мертвой, неподвижной точки, которую невозможно охватить разумом, потому что в эту точку вместились жизни шести миллионов замученных и сожженных людей. Видит Бог – он все-таки старался охватить ее разумом, эту точку, эту, как сказали бы физики, сингулярность в черной дыре нашей истории, и, как мог, пытался передать, объяснить, описать другим весь этот ужас и его идущую из седой древности предуготованность. Но каждый раз словно чувствовал, что сказал мало и что сказал не все, - и садился за новую книгу.
Еще в Москве он написал «Черновой вариант», который потом расходился в еврейском самиздате и название которого звучало мрачным предостережением всему беззаботному человечеству. Потом были и «Преображение еврея», и «У черного моря», и другие книги, вплоть до последней, «Шоа, или ядовитая триада», выхода которой он уже не дождался, - но именно после «Чернового варианта» его вовлеченность в еврейские дела стала такой, что переезд в Израиль стал как бы само собой разумеющимся, а после переезда так же само собой оказалось обратиться за работой именно в Яд-Вашем и именно в Зал Имен. Если был на свете человек, для которого эта страшная, по существу, работа стала не просто работой или службой, а всей жизнью, то он и оказался таким человеком. Ему мало было получить очередной опросный лист со скупыми данными о еще одном погибшем, но не увековеченном в памяти людской, в Зале Имен, в архивах Яд-Вашем, - он не просто вносил его в картотеку, но тут же списывался с приславшим этот лист человеком, выяснял детали и подробности, и многие из этих людей становились потом его корреспондентами на многие годы. Наверно, в этом сказывался также его писательский интерес, - но глубокое, идущее от сердца человеческое участие сказывалось наверняка. И еще – ответственность перед памятью о жертвах Катастрофы, какая-то высшая порядочность перед лицом мертвых.
Он вообще был очень порядочным, очень чистым, честным, добрым и бесконечно жадным до жизни. человеком. Таким его все знали и все любили. Странно даже – мне кажется, что у него, в сущности, не было врагов. И он сам почти во всех находил что-то хорошее или, во всяком случае, извинительное. И почти всем широко улыбался навстречу. Как и в ту последнюю субботу, когда я его видел в последний раз. Когда он еще был частью моей жизни. А теперь на месте этой части – оглушительная пустота, которая отныне будет со мной всегда.
В Яд-Вашем есть аллея Праведников мира – людей, которые спасали евреев в годы Катастрофы. Жаль, что там нет аллеи в честь тех, кто спасал память о Катастрофе, так попинаемую сейчас. Анатолий Кардаш был одним из таких праведников.
|
| Иерусалим, 22 февраля 2014 г. |
|
|
